Капитан Поль - Страница 12

— Лейтенант, а не глупо ли украшать свой корабль словно живое существо, — спросил Эмманюель, — и тратить большие деньги на ценности, которые могут пропасть в первом сражении или при первой буре?

— Что делать! — с непередаваемой грустью ответил молодой лейтенант. — У нас, моряков, нет другой семьи, кроме судовой команды, другой родины, кроме океана, другого зрелища, кроме бури, другого развлечения, кроме сражения, а хочется ведь и нам к чему-нибудь привязаться. У нас нет настоящей возлюбленной — кто захочет полюбить нас, птиц с вечно расправленными крыльями? Вот мы и создаем себе любовь воображаемую: один вспоминает какой-нибудь прохладный и тенистый островок, и всякий раз, когда этот островок возникает из воды как корзина цветов, сердце моряка радуется подобно птице, вновь завидевшей свое гнездо; у другого есть меж звезд любимая звезда, и в прекрасные длинные ночи на Атлантике, когда он идет под экватором, ему кажется, будто эта звезда приближается к нему, радостно и приветливо светит ему одному. А чаще всего моряки любят свой фрегат, как обыкновенные люди любят сына или дочь; страдают, когда ветер ломает какую-нибудь из его частей, когда ядро наносит ему рану; а если в бурю или во время битвы корабль поражен в сердце и обречен на гибель, моряк подает вам, жителям суши, священный пример верности: вместе с предметом своей любви идет на дно моря. Капитан Поль принадлежит к этим чудакам, только и всего; он отдал своему фрегату украшения, которые могли бы служить прекрасным свадебным подарком его невесте. A-а! Кажется, там зашевелились!

— Эй, на шлюпке, что вам надо?

— Мы хотим попасть на корабль, — прокричал Эмманюель. — Бросьте нам канат, швартов — все что угодно, лишь бы за это можно было уцепиться!

— Причальте к правому борту, там трап.

Гребцы последовали этому указанию, и через несколько мгновений молодые люди были уже у трапа, ведущего на палубу. Вахтенный офицер встретил их здесь с предупредительностью, показавшейся Эмманюелю добрым знаком.

— Сударь, — сказал лейтенант, обращаясь к вахтенному офицеру, одетому в такой же мундир, как у него, и, по-видимому, носившему то же звание, — знакомьтесь, мой друг, граф… Кстати, я забыл спросить, как вас зовут…

— Граф Эмманюель д’Оре.

— Мой друг, граф Эмманюель д’Оре, желает поговорить с капитаном Полем. Он на борту?

— Только что прибыл, — ответил вахтенный офицер.

— В таком случае, дорогой граф, простите, но я вынужден покинуть вас, чтобы сообщить ему о вашем прибытии. Господин Вальтер, вероятно, согласится показать вам тем временем фрегат. Это будет очень любопытно для сухопутного офицера, тем более что вы вряд ли найдете еще хоть один корабль в таком порядке, как этот. Теперь, наверно, время ужина?

— Да, сударь.

— Тем лучше.

— Но… — офицер с некоторой нерешительностью поглядел на спутника графа, — я на вахте!

— Пустяки! Кто-нибудь из ваших товарищей охотно займет на несколько минут ваше место. Я постараюсь, чтобы капитан не заставил графа слишком долго ждать. До свидания, граф. Я отрекомендую вас так, что капитан хорошо вас примет.

С этими словами молодой лейтенант направился к капитанскому трапу, а оставшийся с Эмманюелем офицер повел его в батарею, где, как и предполагал дорожный спутник графа, в это время ужинали.

Графу впервые довелось увидеть подобное, и, как ему ни хотелось поскорее переговорить с капитаном, зрелище это полностью завладело его вниманием.

Между пушками, в пространстве, оставленном для их отката, не стояли, а висели на веревках, привязанных к перекрытию, столы и лавки. На каждой лавке сидело по четыре матроса; каждый брал свою долю куска говядины, а тот изо всех сил сопротивлялся, но он имел дело с молодцами, не расположенными считаться с этим. На столах стояло по два жбана вина, то есть по полбутылки на человека, хлеб лежал горкой и выдавался, видимо, не по рациону, а кому сколько понадобится. Трапеза проходила при глубочайшем молчании, хотя в ней было занято от ста восьмидесяти до двухсот человек.

Между тем, хотя матросы раскрывали рты только для того, чтобы есть, Эмманюель с удивлением обнаружил, что все они принадлежат к разным нациям и это очень заметно по их физиономиям. Чичероне его, заметив удивление графа, тотчас ответил на немой вопрос.

— Да, да, — сказал он с легким американским акцентом, на который граф уже обратил внимание и который доказывал, что и сам лейтенант родился по ту сторону Атлантического океана. — Да, у нас здесь полная коллекция представителей всех народов, и если бы вдруг добрый потоп смел с лица земли детей Ноя, как прежде детей Адама, в нашем ковчеге нашлось бы зерно каждой нации. Посмотрите: вот эти три молодца, что выменивают у соседей дольку чеснока на кусок ростбифа, родом из Галисии; мы взяли их на мысе Ортегаль. Они не станут драться, пока не помолятся святому Иакову, но зато уж когда помолятся, то скорее дадут изрубить себя в куски как мучеников, чем отступят хоть на шаг. Другие двое, что полируют стол в ущерб своим рукавам, — добрые голландцы; они и теперь еще жалуются, что открытие мыса Доброй Надежды вредит их торговле. С первого взгляда это настоящие пивные бочонки, но, как только скомандуют: «Койки долой!» — они мигом становятся ловкими и проворными, как баски. Подойдите к ним, и они, не имея что сказать о себе, расскажут вам о своих предках; поведают, что происходят от тех знаменитых подметальщиков моря, которые, отправляясь на битву, поднимали вместо флага метлу; но они и не подумают добавить, что в один прекрасный день англичане отобрали у них эту метлу и наделали из нее розги. А вот за этим столом сидят только французы; видите, не смея говорить громко, они шепчутся. На почетном месте их начальник, они его сами и выбрали; родом он парижанин, по склонностям — космополит, мастер подраться на палках, хороший фехтовальщик, а по профессии — учитель танцев; он вечно весел и всем доволен, работает с песнями, дерется с куплетами да и умрет напевая, если только пеньковый галстук не перехватит ему глотку, а это очень даже может случиться, если он угодит в руки Джону Булю.