Имя это, как и облик того, о ком доложили, пробудило в памяти Эмманюеля неясное воспоминание; но он еще не успел припомнить ни даты, ни обстоятельств, связанных с ним, как приезжий, предшествуемый лакеем, вошел в дверь, противоположную той, в какую вышла маркиза. Хотя этот визит был некстати — молодой граф, занятый планами на будущее, хотел обстоятельно обдумать их, вместо того чтобы таить в сердце, — однако правила приличия, строго соблюдавшиеся в то время порядочными людьми, заставили его принять посетителя с изысканной учтивостью, ибо по всему заметно было, что это человек светский. После обычных приветствий Эмманюель пригласил незнакомца сесть; разговор начался с обмена любезностями.
— Очень рад видеть вас, господин граф, — сказал приезжий.
— Мне эту счастливую возможность дал случай, — ответил Эмманюель, — часом раньше вы меня не застали бы, я только что приехал из Парижа.
— Я это знаю, господин граф, ибо мы следовали одной дорогой; я выехал на час позже вас и везде по дороге справлялся о вас у форейторов, имевших честь вас везти.
— Позвольте спросить, сударь, — произнес Эмманюель с оттенком недовольства, — чему я обязан таким вниманием к моей персоне?
— Это внимание естественно по отношению к старым знакомым, и я мог бы пожаловаться на то, что оно не взаимно.
— В самом деле, сударь, мне кажется, что я вас где-то видел, однако мои воспоминания очень смутны. Будьте так добры, помогите им.
— Если так, господин граф, то, видно, у вас память действительно слаба, потому что в эти полгода мы с вами встречались трижды.
— Рискуя снова подвергнуться упреку, должен признаться, сударь, что для меня пока ничего не прояснилось. Соблаговолите, прошу вас, уточнить, когда и где это было, напомнить мне, при каких обстоятельствах я имел честь в первый раз встретиться с вами?
— В первый раз, господин граф, я имел честь встретить вас на морском берегу, в Пор-Луи. Вы хотели получить сведения о неком фрегате, и мне посчастливилось вам их предоставить. Помнится даже, я сопровождал вас на борт фрегата. Я был тогда в форме лейтенанта королевского флота, а вы — в мундире мушкетера.
— Да, точно, сударь, я даже помню, как отбыл с корабля, не поблагодарив вас за услугу, что вы мне оказали.
— Ошибаетесь, господин граф, вы меня поблагодарили, но уже при втором нашем свидании.
— Где ж это?
— На том же корабле, куда я вас доставил, в каюте. Теперь на мне была форма капитана судна: синий мундир, красный камзол, красные кюлоты, серые чулки, треуголка, букли. Правда, капитан показался лет на тридцать постарше лейтенанта… я не случайно так быстро состарился, ибо вы, вероятно, не решились бы вверить молодому человеку важную тайну, которую мне тогда сообщили.
— То, что вы мне напомнили, невероятно, сударь; но теперь мне кажется, что это точно правда. Да, да, я помню: вы… то есть старый капитан стоял в тени, и глаза его блестели точно так же, как теперь ваши. Я их не забыл! Но это, вы говорите, был предпоследний раз, когда я имел честь вас видеть. Прошу вас, сударь, помогите еще раз моим воспоминаниям — я не припомню последней встречи.
— В последний раз мы с вами встретились, господин граф, неделю назад в Париже… на фехтовальном состязании у Сен-Жоржа, на улице Шантерен. Вы, может быть, вспомните английского джентльмена в красном сюртуке, облегающих панталонах и с яркими рыжими волосами, которые и под пудрой были рыжими, помните? Я даже имел честь сразиться с вами, господин граф, мне повезло, и я кольнул вас трижды, а вы не коснулись меня ни разу. В этот раз меня звали Джонсом.
— Странное дело! Совсем другой человек, а взгляд тот же самый.
— Богу угодно, — ответил Поль, — чтобы взгляд был тем единственным, чего нельзя изменить; вот почему он вложил в каждый взгляд искорку своего огня. Так вот, этим лейтенантом, этим капитаном, этим англичанином был я.
— А сегодня кто же вы, сударь, позвольте спросить? Согласитесь, этот вопрос совсем не лишний, когда имеешь дело с человеком, способным так великолепно входить в роль.
— Сегодня, господин граф, как вы изволите видеть, я не имею никакой причины кого-то изображать и явился к вам в простом костюме, без затей, в каком молодые сеньоры обычно ездят в гости к деревенским соседям. Сегодня я могу быть кем вам будет угодно: французом, англичанином, испанцем, даже американцем. На каком из этих языков вы хотите продолжать нашу беседу?
— Хотя некоторые из них мне так же знакомы, как и вам, сударь, я предпочитаю французский: он позволяет объясниться кратко и сжато.
— Как вам угодно, господин граф, — с выражением глубокой грусти ответил Поль. — Я тоже люблю французский язык больше всякого другого, ибо родился на французской земле и солнце Франции было первой радостью для моего взгляда; хотя потом я нередко видел более плодородные земли и более яркое солнце, для меня навсегда существуют одна земля и одно солнце: солнце и земля Франции.
— Ваш национальный энтузиазм, — с иронией прервал его Эмманюель, — заставляет вас, сударь, забыть о деле, которому я обязан честью вашего визита.
— Ваша правда, господин граф, перейду к делу. С полгода назад, гуляя в Пор-Луи по берегу, вы заметили во внешней гавани фрегат с узким корпусом, высокими тонкими мачтами и сказали себе: «Видно, у капитана этого судна есть свои причины иметь так много парусов и так мало дерева». Поэтому вам пришло в голову, что я какой-нибудь флибустьер, то есть пират, корсар, как там еще?
— А неужели это не так?
— Я уже не раз, сударь, выражал восхищение вашей сметливостью и остротой взгляда, сразу проникающего в суть людей и вещей, — сказал Поль с легкой иронией.