— А что там смотреть? — возразил Лажарри. — Что интересного, если собака вдруг падает и умирает? Бросьте любой дворняжке кусок хлеба с ядом, с ней будет то же самое. Да притом госпожа Лажарри страшно любит собак, и ее бы это огорчило.
— Но вы, как ученый путешественник, — с поклоном спросил Эмманюель, — полагаю, должны были непременно посетить Сольфатару?
— И не подумал! Черт возьми, я легко могу вообразить себе три или четыре арпана серы, не дающие ничего, кроме серных спичек? Да притом госпожа Лажарри терпеть не может запаха серы.
— Как вам этот провинциал? — спросил Эмманюель, провожая Лектура в комнату, где был приготовлен брачный договор.
— Не знаю: потому ли, что первого я раньше встретил, только тот мне больше нравится.
— Господин Поль! — возвестил вдруг лакей.
— Что? — воскликнул Эмманюель, оборачиваясь.
— Кто это? Еще какой-нибудь деревенский сосед? — спросил Лектур, покачиваясь на каблуках.
— О нет, этот совсем другое, — ответил Эмманюель с беспокойством. — Как этот человек посмел явиться сюда без приглашения?
— A-а, понимаю… Какой-нибудь знакомый — из простых, но богат. Нет?.. Поэт?.. Музыкант?.. Живописец?.. Но я вас уверяю, Эмманюель, эту братию начинают везде принимать! Проклятая философия перемешала все сословия. Что делать, дорогой мой, надо терпеть! Вообразите: сегодня художник садится себе преспокойно рядом с вельможей, толкает его локтем, приветствует его, едва приподнимая шляпу, сидит, когда тот встает. Они толкуют между собой о том, что делается при дворе, издеваются, шутят, ссорятся. Это проявление дурного вкуса нынче в большой моде.
— Вы ошибаетесь, Лектур, — отвечал Эмманюель, — это не поэт, не музыкант, не живописец, а человек, с которым мне необходимо поговорить наедине. Уведите отсюда Нозе, пока я спроважу Лажарри.
Они взяли гостей под руки и двинулись с ними в боковые комнаты, толкуя об охоте и путешествиях. Едва они скрылись, как в средней двери появился Поль.
Он уже знал эту комнату: в ней по всем четырем стенам были двери; из боковых одна вела в библиотеку, другая — в кабинет, куда он при первом своем посещении скрылся во время разговора Маргариты с Эмманюелем. Поль подошел к столу и остановился, посматривая на ту и на другую дверь, словно ожидая кого-то. Надежды его скоро оправдались. Через минуту дверь библиотеки отворилась и в полумраке возникла чья-то белая тень. Капитан бросился к ней.
— Это вы, Маргарита? — спросил он.
— Я, — ответила девушка дрожащим голосом.
— Ну, как?
— Я ему все сказала.
— И что из этого вышло?
— Через десять минут брачный договор будет подписан.
— Я так и думал! Он низкий человек!
— Что же мне делать?! — воскликнула Маргарита.
— Будьте мужественны, Маргарита!
— Мужество? У меня нет его больше.
— Вот что вам его вернет, — сказал Поль, передавая ей записку.
— Что здесь?
— Название деревни, где вас ждет ваш сын, и имя женщины, у которой его прячут.
— Мой сын?.. О, вы действительно ангел! — воскликнула Маргарита, пытаясь поцеловать руку Поля, подавшую ей записку.
— Тихо! Кто-то идет! — прошептал Поль. — Что бы ни случилось, вы найдете меня у Ашара.
Маргарита, не ответив, выскользнула за дверь: она узнала шаги брата. Поль повернулся и пошел навстречу графу. Они сошлись у стола.
— Я ждал вас в другое время, сударь, не при таком многолюдном обществе, — первым прервал молчание Эмманюель.
— Но мы, кажется, и теперь одни, — ответил Поль, осматриваясь.
— Да, но здесь подписывают брачный договор, через минуту комната будет полна народа.
— За минуту многое можно успеть сказать, господин граф.
— Да, если говоришь с человеком, которому не понадобится больше минуты, чтобы тебя понять.
— Я слушаю, — сказал Поль.
— Вы мне говорили о письмах, которые есть у вас, — продолжал Эмманюель, подойдя вплотную к Полю и понизив голос.
— Это правда, — спокойно подтвердил Поль.
— Вы назначили цену за них.
— Да, и это правда.
— В таком случае, если вы честный человек, то должны отдать мне их за эту сумму. Здесь, в бумажнике, деньги.
— Да, сударь, — ответил Поль, — все было так, пока я думал, что ваша сестра, забыв свои клятвы, свой грех и даже рожденного ею сына, помогает вам в исполнении ваших честолюбивых планов. И я решил, что если уж этому ребенку суждено пережить горькое крещение слезами, войдя в свет без имени, то следует помочь ему вести хотя бы безбедную жизнь. Недавно, это правда, я требовал с вас за эти письма сто тысяч франков, но теперь обстоятельства изменились, сударь. Я видел, как сестра бросилась к вашим ногам, слышал, как она умоляла вас не принуждать ее к постыдному браку; ни просьбы, ни мольбы, ни слезы ее не тронули вашего сердца. Прежде я хотел спасти ребенка от нищеты, теперь хочу спасти его мать от отчаяния, и я могу это сделать, потому что не только ваша — честь всей вашей семьи у меня в руках. Я отдам вам эти письма, сударь, только тогда, когда на этом столе мы подпишем брачный договор мадемуазель Маргариты д’Оре не с бароном де Лектуром, а с господином Анатолем де Люзиньяном.
— О, этому не бывать, сударь.
— А иначе вы не получите этих писем, граф.
— Я найду средство заставить вас отдать их мне.
— Я такого средства не знаю, — холодно заметил Поль.
— Угодно вам отдать мне эти письма, сударь?
— Граф, — сказал Поль, глядя на Эмманюеля с выражением, странным в молодом человеке, — граф, послушайте меня!
— Угодно вам отдать мне эти письма, сударь?