— Вы передо мной на коленях, сударыня!
— Да, старик, да! Я перед тобой на коленях прошу, умоляю тебя! В твоих руках честь одной из древнейших фамилий Франции, вся моя прошедшая, вся оставшаяся моя жизнь!.. Эти бумаги!.. Моя душа, мое сердце, а главное — мое имя, имя моих предков, имя моих детей! А ты ведь знаешь, что я вытерпела, лишь бы не было пятна на этом имени! Неужели ты думаешь, что я не женщина, что мое сердце никогда не испытывало чувств возлюбленной, супруги и матери? Но я долго боролась с ними и, наконец, заглушила их — все, одно за другим! Я на двадцать лет моложе тебя, старик; мне еще долго жить, а ты уже умираешь. Но посмотри на мои волосы: они белее твоих.
— Что она говорит? — прошептала Маргарита, отодвинув штору так, чтобы можно было видеть, что делается в другой комнате. — О Боже мой!
— Слушай, слушай, дитя мое! — сказал Поль. — Господь хочет, чтобы все раскрылось таким образом!..
— Да, да — шептал тем временем Ашар, — да, вы всегда сомневались в милосердии Господа, вы забыли, что он простил блудницу…
— Да, но, пока они не встретили Христа, люди хотели побить ее каменьями!.. Двадцать поколений уважали наше имя и почитали мою семью; а если б они узнали то, что, благодарение Богу, до сих пор мне удалось утаить от них… это имя покрылось бы позором и люди стали бы презирать и стыдиться его!.. Бог… да, я столько страдала, что он простит меня; но люди… люди неумолимы: они не прощают! Да притом, разве я одна подвергнусь их оскорблениям? Разве не стоят по обе стороны моего креста двое детей? А есть еще старший!.. Я знаю, он тоже мое дитя, как Эмманюель и Маргарита! Но разве я имею право сказать им, что он их брат? Ты забываешь, что в глазах закона он сын маркиза д’Оре, притом старший в семье, и, чтобы присвоить себе и титул и богатство, ему стоит только объявить свое имя. И тогда что же останется Эмманюелю — мальтийский крест? А Маргарите — монастырь?
— Да, да, — сказала Маргарита тихо, протягивая руки к маркизе. — Да, монастырь, где бы я могла молиться за вас, матушка.
— Тихо! Тихо! — сказал ей Поль.
— О, вы его не знаете, сударыня! — слабеющим голосом проговорил умирающий.
— Его я не знаю, но знаю вообще людей, — ответила маркиза. — У него сейчас нет имени — он может получить древнее благородное имя; у него нет состояния — он получит огромное богатство. И ты думаешь, что он от всего этого откажется?
— Да, если вы этого потребуете.
— Но по какому праву я могу этого от него требовать? — продолжала маркиза. — По какому праву я буду просить его пощадить меня, Эмманюеля, Маргариту? Он скажет: «Я вас не знаю, сударыня, я никогда вас не видел! Вы моя мать — вот все, что мне известно».
— Его именем, — с трудом произнес Ашар: смерть уже начинала леденить его язык, — его именем, сударыня, обещаю вам… клянусь… О Господи! Господи!
Маркиза приподнялась и нагнулась к больному, высматривая на лице его постепенное приближение смерти.
— Ты обещаешь!.. Ты клянешься! — сказала она. — А разве он знает о твоем обещании? Ах, ты обещаешь!.. Ты клянешься! И ты хочешь, чтобы я, полагаясь на одно твое слово, годы моей предстоящей жизни против двадцати минут, что тебе остается прожить!.. Я просила, я умоляла тебя. В последний раз прошу, умоляю: отдай мне сам эти бумаги.
— Они не мои, а его.
— Они нужны мне! Непременно нужны, говорю я тебе! — восклицала маркиза все с большей страстью по мере того, как Ашар ослабевал.
— Господи! Господи! Сжалься надо мною! — прохрипел старик.
— Сейчас прийти сюда некому, — сказала маркиза. — Ты говорил, что этот ключ всегда с тобой…
— Неужели вы хотите вырвать его из рук умирающего?
— Нет, — ответила маркиза, — я подожду…
— Дайте мне умереть спокойно! — сказал Ашар, схватив висевшее у него в изголовье распятие и подняв его между собой и маркизой. — Выйдите отсюда! Выйдите, заклинаю именем Христа!..
Маркиза бросилась на колени и низко, почти до самого пола, склонила голову. Ашар еще мгновение оставался в этой угрожающей позе; но силы постепенно его покинули, он упал обратно на постель, сложил крестом руки и прижал распятие к груди.
Маркиза, не поднимая головы, взяла нижнюю часть занавеса и закинула обе половинки одну на другую так, чтобы лица умирающего не было видно.
— Какой ужас! — прошептала Маргарита.
— Преклоним колени и помолимся, — сказал Поль.
Несколько минут продолжалось торжественное, страшное молчание, прерываемое только последними хрипами умирающего… Они постепенно слабели и вскоре прекратились. Все было кончено: старик был мертв.
Маркиза медленно подняла голову, несколько минут тревожно вслушивалась, потом, не открывая занавеса, просунула под него руку и после нескольких попыток найти ключ вытащила его. Затем она молча встала и, не спуская глаз с постели, пошла к ящику, но в ту минуту, как она хотела вложить ключ в замок, Поль, следивший за каждым ее движением, бросился в комнату и, схватив маркизу за руку, сказал:
— Дайте мне ключ, матушка! Маркиз умер, и эти бумаги мои.
— Боже праведный! — воскликнула маркиза, отскочив в ужасе и падая в кресло. — Боже праведный, это мой сын!
— Силы небесные! — прошептала Маргарита, падая в другой комнате на колени. — Силы небесные, это мой брат!
Поль отпер ящик и взял шкатулку, где столько лет хранились эти бумаги.
Между тем среди стольких сменявших друг друга событий этой ночи, когда Провидение, заставив Маргариту присутствовать при двух агониях, раскрыло ей тайну ее матери, Поль вовсе не забыл, что должен драться с Лектуром. Поскольку этот молодой дворянин, разумеется, не знал, где найти Поля, тот решил избавить его от затруднительных поисков и послал к нему лейтенанта Вальтера с поручением обсудить условия поединка; около шести часов утра офицер был уже в замке Оре. Он нашел Эмманюеля у Лектура. Увидев Вальтера, барон пошел в парк, чтобы не мешать разговору секундантов. Вальтеру приказано было на все соглашаться, и поэтому переговоры оказались непродолжительными. Дуэль была назначена на четыре часа пополудни, на берегу моря, подле рыбачьей хижины, что между Пор-Луи и замком Оре. Драться решено было на пистолетах или шпагах; само собой разумеется, выбор предоставлен был Лектуру как оскорбленному.