Капитан Поль - Страница 54

Можно представить себе, какое действие произвело при этом чувственном и рыцарственном дворе появление такого человека, как наш моряк. Екатерина знала о его мужестве, наводившем ужас на врагов Франции и Америки; в обмен на подаренный им царице фрегат он получил звание контр-адмирала. И вот русский флаг, обогнув половину Старого Света, появился в греческих морях; на развалинах Лакедемона и Парфенона тот, кто недавно завершил освобождение Америки, мечтает о возрождении спартанской и афинской республик. В конце концов старая Оттоманская империя потрясена до основания; разбитые турки подписывают Кайнарджийский мир. Екатерина оставляет себе Азов, Таганрог и Кинбурн, добивается свободы мореплавания на Черном море и независимости Крыма. Став повелительницей Тавриды, она пожелала познакомиться со своими новыми владениями. Поль, вызванный в Санкт-Петербург, сопровождал ее в этом путешествии, маршрут которого был проложен Потемкиным. На пути, составлявшем около тысячи льё, завоевательницу и ее свиту ожидали сплошные свидетельства триумфа: огни, горевшие вдоль всей дороги, похожая на феерию иллюминация в каждом городе; великолепные дворцы, возведенные на один день среди пустынных полей и на следующее утро исчезающие; деревни, возникавшие как по мановению волшебной палочки в безлюдной степи, где еще неделю назад татары пасли скот; видневшиеся на горизонте города, у которых были одни только внешние стены; повсюду почести, песни, танцы; народ, толпящийся на дороге, а ночью, пока императрица спит, бегом отправляющийся дальше, чтобы выстроиться там, где проедет проснувшаяся государыня; король и император, едущие рядом с ней и называющие себя не равными ей, а ее придворными; наконец, воздвигнутая в конце пути триумфальная арка с надписью, говорящей если не о честолюбии Екатерины, то о политике Потемкина: «Се дорога в Византию». Россия укреплялась в своей тирании, как Америка — в своей независимости.

Екатерина предлагала своему адмиралу должности, которые удовлетворили бы любого придворного, почести, которым был бы рад любой честолюбец, земли, которые могли бы утешить короля, потерявшего королевство; но нашему отважному и поэтичному моряку нужны были качающаяся палуба корабля, море с его битвами и бурями, огромный безграничный океан. Итак, он покинул блистательный двор Екатерины, как до этого покинул суровый Конгресс, и отправился во Францию искать то, чего недоставало ему во всех других краях: жизни, полной волнений; врагов, чтобы с ними сражаться, народа, нуждающегося в защите. Поль приехал в Париж в разгар наших европейских и гражданских войн, когда мы одной рукой душили иноземное вторжение, а другой разрывали себе внутренности. Король, которого он видел десять лет назад обожаемым, чтимым, могущественным, был теперь презираемым и бессильным пленником. Всё, что было наверху, оказалось внизу; гибли знаменитые имена и выдающиеся головы. Наступило царство равенства, и орудием выравнивания в нем стала гильотина.

Поль спросил об Эмманюеле, и ему сказали, что он объявлен вне закона; спросил о матери — оказалось, что она умерла. Тут в его душе родилось страстное желание еще хоть раз в жизни взглянуть на те места, где двенадцать лет назад он испытал столько радостных и тягостных ощущений. Поль поехал в Бретань, оставил свою карету в Ване и отправился далее верхом, как в тот день, когда впервые увидел Маргариту. Но это был уже не юный восторженный моряк с безграничными желаниями и надеждами, а человек, освободившийся от любых иллюзий, ибо он всего отведал: и меду, и полыни, изучил людей и свет, познал и славу и забвение. И он приехал уже не искать семью, а навестить лишь могилы родных.

Подъехав к замку, Поль обернулся, чтобы взглянуть на дом Ашара, но не увидел его; он хотел сориентироваться по лесу, но и тот исчез как по волшебству. Его как национальное имущество распродали двадцати пяти-тридцати окрестным фермерам, те его выкорчевали и землю распахали. Не стало и большого дуба; плуг прошелся по безвестной могиле графа де Морле, и даже любящий взгляд сына не мог уже отыскать ее.

Поль пошел в парк и через него в замок, ставший еще мрачнее и печальнее прежнего: там оставался один только старый привратник — живая развалина между мертвыми руинами. Замок хотели было тоже уничтожить, но маркиза считалась в этих краях чуть ли не святой, и это сохранило от разрушения древнее жилище, которое четыре века было достоянием фамилии д’Оре. Поль осмотрел все покои, уже года три не отворявшиеся, и только для него они были теперь отперты. Он прошел по портретной галерее — она осталась в прежнем своем виде: портретов последних владельцев замка к этой старинной коллекции ничья благочестивая рука не добавила. Он заглянул в библиотеку, где некогда прятался, нашел на прежнем месте книгу, когда-то раскрытую им, снова прочел страницы, прочитанные им тогда, и потом отворил дверь той комнаты, где должны были подписать брачный договор и где произошли самые драматические сцены, а он был в них главным действующим лицом. Стол стоял на старом месте, и зеркало в венецианской раме, разбитое пулей Эмманюеля, по-прежнему висело над камином. Он прислонился к камину и стал расспрашивать слугу о последних годах жизни маркизы.

Они были просты и строги, как все, что ее окружало.

Оставшись одна, как мы уже упоминали, в своем замке, она каждый день проводила одинаково: утро ее начиналось в молельне, оттуда она шла к склепу, где лежал прах ее мужа, и под сень дуба, где покоился ее любовник. Еще восемь лет после того, как она простилась с Полем, маркиза ходила по старым коридорам и мрачным аллеям, бледная и тихая как тень. Потом врач нашел у нее болезнь сердца, возникшую в результате слишком сильных переживаний, так долго мучивших ее, и она мало-помалу стала ослабевать. Наконец однажды вечером, будучи уже не в состоянии передвигаться самостоятельно, маркиза, заявив, что ей хочется еще раз полюбоваться заходом солнца на океане, приказала отнести себя к большому дубу, куда она обыкновенно ходила гулять. Она велела людям оставить ее и прийти через полчаса. Когда слуги вернулись, маркиза лежала в обмороке. Они понесли ее к замку, но дорогой она очнулась и попросила отнести ее не в спальню, а в фамильный склеп. Там, собрав оставшиеся силы, она встала на колени у могилы мужа и сделала знак рукой, чтобы ее оставили одну. Хотя это было очень рискованно для нее — никто не смел ослушаться (своих приказаний маркиза никогда не повторяла), но, опасаясь за ее жизнь, слуги спрятались в углублении склепа, чтобы в случае необходимости подоспеть к ней на помощь. Через минуту маркиза опустилась на камень, у которого молилась, и все решили, что это опять обморок, однако, подбежав к ней, увидели, что она мертва.