Капитан Поль - Страница 32

— Верьте, — сказал Поль.

— Итак, до завтрашнего вечера.

— Что бы ни случилось, не удивляйтесь ничему и не пугайтесь ничего. Только постарайтесь сообщить мне письмом или хоть коротенькой запиской или знаком, чем закончится ваш разговор с Лектуром.

— Постараюсь.

— Ну, теперь пора; слуга ваш, наверное, удивляется, что мы так долго разговариваем. Возвращайтесь в замок и не говорите обо мне никому. Прощайте.

— Прощайте, — сказала Маргарита. — Скажите только, как мне называть вас?

— Назовите меня братом.

— Прощайте, брат!

— Сестра! Милая моя сестричка! — Поль порывисто обнял девушку. — Ты первая дала мне услышать это сладостное слово; Бог тебя наградит за это.

Маргарита в удивлении отступила от него, но потом опять подошла и подала ему руку. Поль пожал ее в последний раз, и девушка ушла. Моряк подошел к двери второй комнаты и, отворив ее, сказал:

— Теперь, старик, веди меня к могиле моего отца.

XI

На следующий день после того, как Поль узнал тайну своего рождения, обитатели замка Оре проснулись рано, занятые более чем когда-либо своими надеждами и опасениями — в конечном счете своими интересами, — потому что в этот день должна была решиться судьба каждого из них. Маркиза, которую читатели знают теперь вовсе не как женщину порочную и злую, но как надменную и суровую, с нетерпением ждала конца своим ежеминутным тревогам: ей больше всего на свете хотелось сохранить в глазах детей свое доброе имя, такой дорогой ценой приобретенное. Для нее Лектур был не только зятем — очень хорошим, достойным, благодаря своей знатности, родства с их фамилией, но еще и человеком, вернее добрым гением, который одновременно увезет от нее и дочь в качестве своей жены, и сына, которому министр по случаю этого союза обещал дать полк. А когда их не будет в замке, тогда, пожалуй, пусть старший сын приезжает: раскрытая тайна не получит огласки. К тому же есть много способов заставить его молчать. Маркиза была очень богата, а золото, полагала она, в таких делах — самое надежное средство. Вот почему она, подгоняемая своими страхами, всеми силами души желала замужества Маргариты и не только помогала Лектуру как можно скорее кончить дело, но и подстрекала к этому Эмманюеля. Молодому графу давно уже наскучило жить безвестным в Париже, где он был незаметен среди элегантной молодежи, составлявшей свиту короля, или быть заживо погребенным в Бретани, где он, подобно ссыльному, влачил дни в древнем замке своих предков среди старых фамильных портретов; он нетерпеливо стучался в раззолоченные двери Версаля, которые обещал отворить ему будущий зять.

Печаль и слезы сестры немного огорчили его, ибо честолюбие Эмманюеля шло не от гордости и сухости сердца, а оттого, что он боялся скучной жизни в поместье и хотел блистать на парадах, командуя полком, прельщать женщин красивым, богатым и изящным мундиром. Но он был совершенно неспособен к глубоким чувствам и, несмотря на то что страсть Маргариты имела такие серьезные последствия, искренне считал, что это пустая ребяческая привязанность и что через год замужества сестра о ней забудет в вихре светских удовольствий и сама станет благодарить его за это насилие над ее чувствами. Что касается Маргариты, безжалостно приносимой в жертву опасениям матери и честолюбию брата, то вчерашняя сцена в доме Ашара произвела на нее сильное впечатление. Она не могла разобраться в странных чувствах, разбуженных в ее сердце красивым молодым человеком, что принес ей известие о Люзиньяне, успокоил в отношении судьбы бедного изгнанника и, наконец, прижал к своему сердцу, назвав сестрою.

Смутная, инстинктивная надежда шептала ее сердцу, что этот человек, как он сказал, действительно послан Богом, чтобы ее защитить; послан ей судьбой для избавления от несчастий, но поскольку она не знала, какая связь существует между ними, какая тайна позволяет ему управлять волей маркизы и, наконец, каким образом может он повлиять на ее будущее, то и не смела мечтать о счастье; впрочем, в последние полгода она уже привыкла к мысли, что только смерть может оборвать цепь ее страданий. Среди всех этих волнений, кипевших вокруг него, один маркиз сохранял свое бесстрастное и безжизненное равнодушие: время и события перестали для него существовать с того страшного дня, как он лишился рассудка. Несчастный старик был постоянно погружен в ужасное воспоминание о своем последнем поединке без свидетелей и повторял вновь и вновь слова, что сказал, пощадив его, граф де Морле. Слабый, как ребенок, он повиновался малейшему жесту жены, подчиняя в течение двадцати лет все свои побуждения ее холодной воле, сохранив в себе лишь инстинкт к жизни, освобожденной от свободной воли и рассудка. В этот день, однако, в образе его жизни произошла большая перемена. Вместо маркизы к нему явился камердинер, на него надели полковничий мундир и ордена, затем маркиза вложила ему в руку перо и велела для пробы написать свое имя; он безвольно и бездумно повиновался, не догадываясь, что репетирует роль палача.

Около трех часов дня на дворе прогремела почтовая карета, и стук колес совершенно по-разному отозвался в сердцах трех человек, ожидавших ее. Эмманюель тут же выбежал из своей комнаты и бросился встречать будущего зятя. Лектур проворно выскочил из экипажа. Он остановился на последней станции, чтобы переодеться, и прибыл во всем изяществе последней придворной моды. Эмманюель улыбнулся такой предусмотрительности: очевидно было, что Лектур не хотел терять ни одного преимущества своей внешности, и потому не появился в дорожном костюме. Привыкнув к общению с женщинами, он знал, что они почти всегда судят по первому впечатлению и ничто не может изгладить из сердца этого хорошего или плохого впечатления. Впрочем, надо отдать справедливость барону: его приятная и изящная внешность представляла опасность для любой женщины, чье сердце не было отдано другому.